Пересмешники (СИ)

– Да? – мягко спросил Кевин.
– Мы добрались до кровати и раздели друг друга.
Моя голова гудела. Я злилась, и вена, которую я презирала, пылала.
– И она легла на мою кровать, притянула меня к себе, и я надел презерватив, чтобы заняться любовью…
Я громко кашлянула, не стараясь прикрыться. Картер замолчал и посмотрел на меня впервые – как и все – из–за моего кашля.
– Мы не занимались любовью, – процедила я. Плевать, что не моя очередь говорить.
– Занимались, – сказал Картер, глядя на меня. – Мне так казалось, – он прижал ладонь к груди и вздохнул.
Огонь во мне разгорался сильнее, покрывал мое тело и кожу, я пылала изнутри и снаружи.
– А потом мы уснули. Она уснула в моих руках.
Я закрыла глаза, чтобы не видеть, а только слышать ложь.
– И я уснул на два или три часа, – продолжил он. – Когда я проснулся и посмотрел на часы, было около половины четвертого. И она целовала меня.
– Я не целовала тебя! – закричала я, широко открыв глаза.
Он снова робко на меня посмотрел.
– Целовала, Алекс, – тихо сказал он. Это был не Картер по телефону, резкий и готовый воевать, или в библиотеке, хитрый и готовый действовать. Это был новый Картер, худший из всех. Милый и чувствительный Картер, покрытый сиропом и медом. Я хотела сорвать с него каждый дюйм этого сахарного покрытия.
– И я взял презерватив еще раз, надел его, и мы занялись сексом, то есть, любовью, – быстро исправился он, и я прекрасно понимала, что он играл роль, но тут сбился с отрепетированного текста. Я посмотрела на совет, но их каменные лица не давали понять, заметили ли они его ошибку.
– Она тебя не оттолкнула? – спросил Кевин.
– Не оттолкнула.
– Не сказала нет?
– Не сказала нет.
– Не покачала головой?
– Не покачала головой.
– Спасибо, Картер, – сказал Кевин и сел.
Майя вскочила, используя свой шанс задать вопросы.
– Ты заявляешь, что она не сказала «нет». Но это не обязательно. В кодексе сказано, цитирую: «Сексуальное насилие – сексуальный контакт (не только акт), где одна из сторон не дала или не может дать вербальное согласие, т.е. произнести четкое «да». Если человек не говорит нет, это не означает согласие. Молчание не равняется согласию. Молчание может означать страх, смятение, опьянение. Да означает только да. Если да не было, это нет».
Майя замолчала, слова тяжело повисли в комнате. Она спросила у Картера, впиваясь в его голубые глаза карими глазами:
– Она сказала да?
– Она не сказала нет, – сказал он.
– Она сказала да? – повторила она. – Она сказала да оба раза? Она сказала, что хотела секс с тобой?
– Она не сказала нет, – повторил он, взглянул на Кевина, но тот тоже был растерян и не мог помочь.
Сушилки все еще гремели, но в комнате словно стало ужасно тихо, и все стало понятным. Все задержали дыхание от осознания фатальной ошибки Картера. Он не подготовился к этому вопросу. Они не подготовились к следующей лжи, потому что для Картера мое отсутствие «нет» было согласием. Он не продумал ложь. Он не думал, что должен. Он словно не читал кодекс, или – что вероятнее – ему было плевать на то, что там говорилось. Он думал, что поступил хорошо, просто потому что я не произнесла нет.
А это по многим причинам не было хорошо.
– Она сказала да? – в третий раз спросила Майя, и с каждым разом в комнате становилось все тише, все ждали его ответ.
– Она дышала.
– Она дышала? – повторила Майя. – Дышала?
Картер кивнул, ухватившись за эту идею.
– Да, она дышала.
– И, по–твоему, это было ее согласие? Дыхание?
Картер не знал, что сказать: он был Бемби без мамы.
– Эм, да.
– Она дышала, – потрясенно сказала Майя, посмотрела на трех учеников совета. – Отсутствие «нет» не означает «да». Отсутствие «нет» не означает согласие. И дыхание не означает согласие. Дыхание – это дыхание. Дыхание – это сон. Это не да. Дыхание просто означает, что ты живой.
Она сжала мою руку. Я сдала ее ладонь в ответ, не ощущая ни огня, ни льда, только спокойствие, потому что, хоть Картер врал и изображал щенка и джентльмена, я была уверена, что Майя добила его, заставила сказать правду.
Майя закончила кратким подведением итогов, так сделал и Кевин, но запинался, все еще потрясенный ошибкой Картера, которую они не продумали.
Келли поблагодарила всех нас.
– Мы сообщим решение завтра днем.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Вся история 
– Он практически признался! – закричала Майя в десятитысячный раз. Мы описали Т.С. все в деталях, когда вернулись в общежитие десять минут назад.
– Знаю, – сказала я, потрясенно качая головой от того, как Картер мог додуматься защищаться аргументом про дыхание. – Странно, да?
– Дыхание! – снова заявила она.
– Дыхание, – повторила я. – И все. Только это он смог сказать.
– И, раз мы обсуждаем это, было бы лучше, если бы ты сказала о Мартине, – сказала Майя. – Но теперь все стало явным. Он тебе так сильно нравится?
– Да? – заинтересованно спросила Т.С.
– Да.
– Я хочу знать, как у вас началось. Расскажи, – сказала Т.С. – Опиши все детали, которые ты скрывала последний месяц, маленькая хитрюга!
Я вспомнила утро после Картера, и как я не хотела ничего ей рассказывать. С Мартином я хотела рассказать ей все.
В дверь постучали.
– Я открою, – сказала Т.С. и открыла дверь Мартину. – Какие люди!
– Привет, – сказал Мартин не так радостно, как Т.С. и Майя.
– Полагаю, ты хочешь пару минут наедине с Алекс, – сказала Т.С.
Мартин кивнул, и Майя с Т.С. быстро вышли.
– Мне очень жаль, – сказала я.
– Не нужно, – сказал он и кивнул на мою кровать. – Можно присесть?
Я сказала «да», и он осторожно опустился в паре футов от меня. Воздух вдруг стал тяжелым, и я поняла, почему он был тут. Чтобы порвать. Я сглотнула и ждала. Он повернулся ко мне.
– Стоило сразу рассказать Эми.
– Что она сказала?
Он помолчал немного и сказал:
– Она сказала, что хотела бы не так об этом узнать.
– Ох.
– Она сказала, что мои поступки могли серьезно подпортить репутацию Пересмешников.
– Эми не смягчает слова.
– А потом она сказала, что хорошо, что Майя быстро сообразила и выдала гениальную речь.
– Она была гениальной, – согласилась я.
– Гениальной и честной, – добавил Мартин. – А потом Эми сказала, что это не навредило делу, а даже помогло ему, но она все еще пообещала потом разобраться со мной.
– Что она имеет в виду? – спросила я, не зная, накажут ли Мартина в стиле Пересмешников.
Он пожал плечами.
– Не знаю.
– Прости, Мартин, – сказала я.
– Не нужно.
– Но я ужасно себя чувствую.
– Не надо. Я сделал свой выбор. Я знал, что делал, – твердо сказал он, глядя на меня серьезными глазами, карими, без вкраплений. Он крепко сжимал край моей кровати, словно сдерживал эмоции, словно злился. На меня. – Это того стоило, – сказал он.
Но я заметила только прошедшее время. Стоило.
– Стоит, – быстро исправился он. – Это того стоит. Ты того стоишь. Надеюсь, они накажут его, – сказал он, отпустив кровать и сжав кулаки. – Этот козел заслужил наказание.
Он придвинулся ко мне.
– Он поступил ужасно с тобой, – гнев еще звучал в его голосе, он опустил правую ладонь на мои волосы, убирая их с лица. – С той, по кому я схожу с ума, – и тихо, отпуская ярость, он добавил. – С той, в кого я влюбляюсь.
Он закрыл глаза, уткнулся носом в мою шею, его теплая ладонь легла на мою щеку. Я расслабилась, прильнула к ладони, зная, что я и близка к тому, чтобы влюбиться.
* * *
Честно говоря, я ощущала победу в воздухе насчет завтрашнего вердикта, еще и кое–кто, который очень мне нравился, влюблялся в меня. Я расхаживала за кулисами, ожидая, пока квартет закончит свою версию «Маленькой серенады», и говорила себе не радоваться раньше времени, не думать, что победа в кармане. Последняя нота серенады Моцарта утихла, раздались аплодисменты и вопли. Квартет поклонился и покинул сцену, и прожектор озарил меня, одну меня. Я прошла к пианино, готовая исполнить самое невероятное музыкальное произведение из существующих перед своими друзьями, парнем – уже не тайным – и учителями, мисс Даматой и работником Джуллиарда.