Мечта поэта (СИ)

Перегоняю машину прямо к подъезду, чтобы хоть носить-то ближе было. Окошко на первом этаже тут же распахивается и высовывается заранее рассерженная физиономия Ури Сата — моего соседа. Увидев, что это я, пожилой омега даже расстраивается — видно, поорать хотелось всласть, а тут не больно-то разгуляешься. Все-таки он меня знает всю мою жизнь. И родителей моих знал… С тех пор многое изменилось: оба моих отца умерли один за другим, а папа окончательно прижился в другом городе…
— Орри, это ты, чтоль?
— Я, господин Сат, здравствуйте. Я ненадолго. Только покупки перетаскаю и машину из-под окон уберу. А то я запястье растянул, а Питера дома нет.
— Так он уж две ночи не ночевал.
Сообщает и как буравчики ввинчивает в меня свои черные глазки — как среагирую? Ну что ж за день сегодня такой у меня? Убийственный просто…
Сознание невольно делает кульбит и скатывается в привычную колею фантазий. Вот если бы у меня был не только «бета моей жизни», но и альфа, причем такой, как выдуманный мной Стэфен Вульф, он бы прямо сейчас появился у меня за спиной, забрал бы у меня из рук и из багажника все мои сумки, мгновенно — вежливо, но твердо — отшил бы Ури Сата и увел меня домой. Поить чаем и расспрашивать о том, как прошел у меня этот совершенно невозможный день… Даже зажмуриваюсь, чтобы прогнать из глаз эту чудесную картинку, возникшую словно бы наяву. И вдруг чувствую, как кто-то на самом деле забирает из моей руки тяжелый пакет, а потом вступает в словесную пикировку с соседом.
— Господин Сат, вы, как всегда, на боевом посту?
Омега тут же сдувается и уползает к себе в нору, неслышно прикрыв за собой окошко. Качаю головой и смеюсь.
— Теперь я точно знаю, что вы, Алекс, и есть — альфа моей мечты.
Смеется, а я благодарно целую его в сухую морщинистую щеку. И почему этот потрясающий самец родился на пятьдесят лет раньше меня?!
Алекс Глейк — мой сосед по лестничной площадке. Уже много лет мы с ним живем дверь в дверь и душа в душу. Отношения у нас странные. Я люблю его как отца, брата, друга, как очень близкого мне человека. Он же относится ко мне как к любимому омеге. Страдает, но что ж тут поделаешь, если мне тридцать, а ему почти восемьдесят?.. Такая вот приключилась с человеком несвоевременная любовь… Как-то признался мне в этом своем чувстве, когда мы на пару изрядно подпили. Я тогда, дурак этакий, испугался. Не понимал, что мне с этим теперь делать, как себя дальше вести, как в глаза ему смотреть. Начал от него прятаться, отказывался приходить в гости на наши с ним традиционные вечерние посиделки… А потом все как-то само собой улеглось.
Я знаю, что он меня по-прежнему любит и хочет. Так, как может хотеть восьмидесятилетний мужчина… (Какая все-таки несправедливая штука жизнь! Старость физическая к нам приходит слишком рано, задолго до того, как могла бы наступить старость эмоциональная…) Но знаю и то, что он никогда не перейдет некую внутреннюю границу, не унизится до навязчивости, не станет преследовать меня. Мне хорошо и очень тепло в его обществе, в невидимых, но хорошо ощутимых объятиях его надежности, в окружении его аромата с печальным оттенком увядания. И мне другой раз действительно чертовски жаль, что я так опоздал родиться на белый свет… Или он поторопился.
Алекс обеспокоенно интересуется, что у меня с рукой, потом помогает мне выгрузить все мои сумки на асфальт у подъезда. Точнее, я ему помогаю. Ждет, пока я поставлю машину на ее обычное место. А после мы вместе переносим покупки в мою квартиру. Собирается уходить, но мне так нужно кому-нибудь выговориться! Не отпускаю его.
Вскоре уже сидим и пьем чай, а я без умолку пересказываю ему все свои последние перипетии. Поскольку переживания сегодняшнего дня свежее («похищение» в командировке уже как-то отступило под напором новых вывертов), начинаю с них. Слушает внимательно — как же приятно, когда твои слова, твои переживания и эмоции интересны и важны другому человеку. Слушает… и все больше мрачнеет.
— Значит, только из-за того, что охранники в супермаркете обвинили тебя в воровстве, тобой занимался цельный полковник?
— Да. А что?
— Так не бывает, Орри, красота ты моя. Не маленький ведь, понимать должен.
— Может, он меня узнал и просто хотел поболтать с писателем?
— Не льсти себе. Ни один нормальный альфа твои опусы читать не станет и уж точно не знает тебя в лицо.
Обижаюсь, но не сильно. По большому счету, он прав. Я же действительно не лауреат литературной премии Иван Бунчич… Начинаю размышлять и, придя к совершенно определенным выводам, пересказываю Алексу историю своего неожиданного знакомства с реальным Стэфеном Вульфом. Кивает в задумчивости.
— Прав. Получается, что этому самому полковнику был очень интересен тип, который тебя в том городе прихватил. А потом отпустил… Вообще, очень странная история…
Согласно киваю — страннее не бывает.
— Куда-то ты, мальчик мой, влез, куда тебе лезть совсем не следовало… Где книжка-то?
— Какая?
— Какая-какая? Из-за которой весь сыр-бор, естественно. Дай хоть и мне почитать. Авось не вырвет из-за этих ваших омежьих сю-сю-мусю.
Независимо пожимаю плечами и ухожу в комнату, которая служит мне чем-то вроде кабинета. Авторские экземпляры у меня еще есть — книга и правда вышла вот только что. Приношу. Кладу перед Алексом. Листает. Брови задираются вверх все выше и выше.
— Горячее и упругое средоточие страсти?.. Хуй, что ли?
От неожиданности принимаюсь безудержно хохотать.
— Хуй, господин Глейк, слово для казармы годное, а не для омежьего салона. Нам, омегам, романтики подавай. Красивостей и душещипательных историй с хорошим концом.
— Ну, конец-то у него, судя по всему, и правда хороший… Горячий и упругий.
— Алекс!
— Ладно, не дребизди! Это я так. Не удержался. Мне-то казарма ближе, а не салон… Но ты-то, Орри, эротоман, оказывается. Теперь понятно, почему любить не способен: «Как все тайные эротоманы»…
Отвечаю хоть и так же — цитатой из старого, любимого нами обоими фильма*, но по интонации довольно резко:
— «Это мелко».
Улыбается чуть виновато и склоняет голову. Чтобы уйти от возникшей неловкости, заговариваю первым. Нужно сменить тему. Причем аккуратно, не в лоб. А потому завожу разговор вроде о том же, но на самом деле совсем о другом:
— Алекс, все хотел вас спросить, да стеснялся. А теперь уж, раз вскрылось, что я законченный эротоман, терять мне нечего.
Продолжает посмеиваться и кивает — спрашивай, мол.
— А на войне с этим как было**? Омег-то вокруг — раз, два и обчелся… А беты далеко не все готовы быть снизу…
— А никак не было. Уставали сильно. Да и жрали в первые-то военные годы не сказать, чтобы изобильно. Только к концу войны снабжение наладилось более или менее. А так сухарей погрыз, кипяточком запил, приткнулся, где пришлось и на что пришлось, и тут же провалился — спишь мертвым сном. Был у меня случай, когда пристроились мы ночевать в кирпичном доме полуразрушенном. Утром проснулся — весь кирпичом битым засыпан. Даже не понял сразу, в чем дело. А потом увидел. Оказывается, ночью в стену этого самого дома снаряд попал, пробил дыру прямо над тем местом, где мы дрыхли, а я этого даже и не услышал…
Качаю головой недоверчиво. Это как же надо устать и как крепко спать, чтобы не проснуться даже после того, как рядом бомба шарахнула и часть кирпичной стены на тебя свалилась… А сосед мой лишь вздыхает и улыбается мечтательно.
— Молодые были. Естество-то, конечно, не обманешь. Как только немного останавливались — командование передых нам устраивало, — так всякие мыслишки в голове тут же начинали крутиться. Хорошо было тем, кто себе пару находил среди сослуживцев или в соседней части, а остальные… Знаешь, не зря говорят, что лучший друг солдата — его правая рука.
Опять смеется.
— Иногда, правда, отрывались по полной. Особенно после того, как границу перешли, наступая. Омеги за нами местные просто табуном ходили… Начальство, конечно, пресекать пыталось. Да как пресечешь, если они, как тараканы, во все щели лезли? Один мне так и сказал: «Хочу, мол, ребенка, от настоящего альфы, от солдата-победителя, а не от мокрой курицы, вроде моего мужа». А как мне устоять, если от него течкой так и прет?.. Да я и не хотел стоицизм проявлять, если честно. Так что где-то там, как пить дать, штук шесть моих детей землю топчет, а может, уж и внуки… А потом меня на другой участок фронта перебросили. Когда мы столицу их все-таки взяли, голод в городе свирепствовал. Так омеги и беты там вообще на все согласные были за кусок хлеба. Дашь такому вот буханку, он ляжет, ноги раздвинет или задок выпятит, если скажешь, что сзади хочешь ему засадить, а буханку из рук не выпускает. Ты его трахаешь, а он ест… И пахнет от него голодом и бедой, а не сексом…