Поющий на рассвете (СИ)

— А ты… уже стал аспирантом?
Она не могла бы объяснить, почему тянет время, не говоря ему самого важного. Может, так повлияли слова целителя Улисса о том, что Менедем не интересовался женщинами?
— Да, теперь продолжаю обучение. А ты как? — он смотрел вежливо и без проблеска былого чувства.
— Я… Мне нужно сказать тебе кое-что… — Идзуне прикусила губу и попыталась увидеть в зеленых глазах хотя бы намек на то, что три месяца назад он любил ее. — Я противна тебе в этом облике, да?
— Нет, с чего ты это взяла? — удивился минотавр. — Ты прекрасна. И хвосты у тебя красивые, пушистые.
— Но ты… злишься.
— На что мне злиться? А ты в женском облике… Отец смирился? — минотавр вышел из-за стола, подошел к Идзуне.
— Я не могу принять другой сейчас. Император не знает…
Идзуне тянуло к нему с безумной силой, вжаться в крепкую грудь, обнять руками и ногами, и хвостами вдобавок, и не отпускать, даже если будут резать на части.
— Почему-у-у? — Менедем ничего не понимал, продолжал ее оглядывать, потрогал уши, вспоминая, какие они мягкие и мохнатые.
— Потому что я беременна. У меня даже иллюзия не выходит…
— Беременна? А почему твой отец не знает?
— Потому что, узнав, он заставил бы меня убить ребенка. Нашего ребенка, Менедем, неужели ты не понимаешь? — Идзуне отшатнулась, глядя ему в глаза. — Он, как и ты, ненавидит притворство, и все мои иллюзии стекают, словно вода по гусиному перу! Я видела его — у Широ твои глаза… Только то, что я хотела спасти его жизнь, позволило мне извернуться и суметь написать целителю Улиссу.
От радостного рева минотавра подпрыгнули коллеги в соседних кабинетах, а директор облился водой из графина. Идзуне не удержалась на ногах, но ей повезло больше преподавателей: ее подхватили на руки.
— Поставь! Поставь немедленно! Менедем, меня сейчас…
Похоже, малыш Широ не очень любил не только иллюзии, но и внезапную встряску и громкие звуки, что и выразил, заставив Идзуне исторгнуть скудный завтрак и выпитую у целителя воду. Духи все прибрали, а Идзуне Менедем утащил домой, где их встретил ничего не понимающий Леонт.
— Идзуо! Ты снова с нами? Ты надолго?
После всего пережитого китсунэ, и без того с трудом сдерживавшаяся, просто разрыдалась, ненавидя себя за постыдную женскую слабость, но понимая, что это лишь следствие ее состояния. Ухаживать за ней взялся сирин, принес воды, притащил какие-то фрукты. Менедем разрывался надвое: он не закончил свою работу, но и бросать мужа и Идзуне вот так не хотел и не мог.
— Иди уж, иди, мы сами разберемся, — Леонт поцеловал его в нос и вытолкал за двери.
Вернее, сделал вид — толкнуть огромного минотавра он бы физически не смог. Потом подсел к бледной и еще всхлипывающей лисе и взял ее тонкие кисти, поглаживая.
— Я соскучился, Идзуо.
— Называй меня Идзуне, Леонт. Так правильнее.
— Хорошо. Ты обещал писать и не писал.
— Я писал. Письма перехватили и сожгли.
— А что случилось? Почему ты плачешь?
— Ничего страшного, пернатенький. Это все гормоны.
— Потому что ты в женском облике?
— Ты не удивлен. Подсматривал?
Леонт покраснел и отвел глаза.
— Подсматривал, — кивнула Идзуне, уже улыбаясь.
— Вы были с Менедемом просто… просто ух! Слов не хватает. Почему ты уехал..а? И расстались вы — он потом, как в воду опущенный ходил, только учебой и спасался.
— Мне надо было уехать, — Идзуне обняла его хвостом. — Я же была наследницей Империи. А теперь отец проклянет меня, я умру через три года.
— Что?! Почему?! Только за то, что ты снова приехала сюда? Ну нет, не может быть! — Леонт крепко сжимал ее руки, серо-голубые глаза наполнялись слезами.
— Поговорю с профессором Вандрой, она может подсказать что-то.
— Так что случилось? Все не просто так. Я чувствую от тебя что-то… странное.
— Я беременна от Менедема.
Леонт открыл рот, уставившись на живот лисы, пытаясь представить внутри маленького минотавра.
— Я назвала его Широ. Это значит «белый».
— Белый минотаврик. Ух ты… так здорово… А когда он родится?
— Он растет быстрее, чем обычно развиваются дети китсунэ, поэтому я не знаю. Может быть, еще полгода, может — меньше. Должно быть, скоро начнет толкаться, и тогда ты сможешь почувствовать его. Если, конечно, меня не вынудят вернуться домой… — Идзуне передернуло.
— Мы тебя не отдадим, — заявил Леонт.
— Если бы все было так просто… У Императора есть власть приказывать. Всем, от последнего нищего водоноса до своего отпрыска. Такова магическая сила императорского слова. Как твоя, пернатенький, только немного другого направления. И если он явится сюда и прикажет… я могу отрубить себе мечом ноги, руки, но поползу хоть на ушах, исполняя приказ.
— Но он ведь этого не сделает, правда?
— Я не знаю, малыш. Только надеюсь… Пусть лучше проклянет на расстоянии, я бы предпочла умереть на ваших руках, если не получится снять проклятье, чем продолжать бессмысленное существование в своей золоченой клетке, зная, что Император почти бессмертен.
— И никто не может отменить его слова? Совсем-совсем никто?
— Только Богиня, но она редко вмешивается в дела земных существ. И Она уже помогла мне наложить иллюзию, когда я узнала о беременности и том, что больше не могу принимать мужской облик.
— Но ведь все равно должен быть какой-то выход, — Леонт шмыгнул носом. — Хотя я знаю, какой. Сюда твой отец точно не явится, это не его мир.
Идзуне стерла с его глаз слезинки.
— Ты стал таким красивым, малыш. Просто расцвел.
— И ты тоже. Ой, ты есть хочешь, наверное?
— Немного. Кое-что Широ явно не слишком любит, — улыбнулась лиса. — Например, осьминогов и острые соусы. И рис.
— А что любит? У нас есть рыба. И мясо.
— Я попробую понемногу и того, и другого, если ты не против.
Леонт притащил ей тарелки с едой, уставив ими поднос. Он видел, что за три месяца Идзуне снова спряталась в крепкую броню, трещины по которой пошли только здесь, в мире, где ей было хорошо и свободно, рядом с Менедемом и — он смел надеяться, — с ним самим. Слишком выверенными были ее движения, слишком прямой — спина, словно за ней каждое мгновение следили чужие глаза.
— Сейчас я еще принесу яблочный сок, он вкусный.
— Постой! Не надо суетиться вокруг меня, Леонт. Я буду рада, если составишь компанию.
Сирин плюхнулся рядом и взял себе кусок рыбы. Широ благосклонно принял пищу, отправившуюся в желудок его матери, и не стал буянить. Но Идзуне от переживаний и усталости стало клонить в сон, и она даже не успела намекнуть о том, что хочет лечь, уснув на полуслове, благо, Леонт устроил ее в настоящем подушечном гнездышке за столом.
Леонт радовался: у них будет маленький белый минотаврик. Он плохо представлял себе, как они смогут жить в этом домике вчетвером, но зато отлично видел мысленным взором, как будет уютно малышу в просторной детской их дома в его мире. Наверное, он отправится с Идзуне туда, а Менедем останется тут работать. Возможно, не сразу: сперва им нужно будет выждать, чтобы Император сделал свой ход. Вот странно: Идзуне никогда не называл его отцом, словно это было табу. Или словно тот был для него столь же «родным», как царь Ахелай для Менедема? Надо будет потом расспросить, когда Идзуне проснется. Пока же он сидел рядом с китсунэ, потихонечку выбирая многочисленные тяжелые шпильки с подвесками, просто шпильки, искусственные цветы из тончайших пластинок драгоценных камней и металлов. Разбирал жесткие от какого-то фиксирующего состава прядки, думая, что просто обязан помыть их, когда Идзуне проснется, наверное, у него от такой церемониальной прически голова болит.
Проспала Идзуне до вечера, Менедем вернулся как раз к ее пробуждению.
— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался он.
— Спасибо, отлично, — уверенно, как он привык, улыбнулась китсунэ, совершенно не жаждавшая расстроить еще и минотавра тем, что вполне может не дожить даже до малого совершеннолетия сына.