Инициация

— Никто к тебе не лезет, — сказал Киндер.
Они с Рамиресом передавали друг другу косяк, и «кадиллак» выписывал широкие, величественные вензеля вокруг выцветшей разделительной полосы. Где они находились, сказать в темноте было трудно, но создавалось ощущение, что в горах.
— Я в порядке, — отозвался Рамирес после хорошей затяжки. Он поймал в зеркале взгляд Дона и сделал большие глаза: — Веди себя хорошо, щеник. Ты под наблюдением.
Что-то огромное и темное заслонило звезды, и уткнувшийся Гюнтеру под мышку Дон понял, что его инстинкт не обманул — они действительно были в горах. Хотя они и так забрались уже высоко, до вершины, накрывшей «кадиллак» своей огромной тенью, было еще далеко. Теплое дуновение ветра наполнило салон характерным густым запахом цветочной пыльцы и древесного сока; в машине стало неприятно влажно, как в сауне, от чего рубашка Дона моментально прилипла к спине, а в его воображении возникли образы ацтекских зиккуратов, увитых лианами, ужасная тень крылатого ящера, скользящая над цветистым ландшафтом, ацтекская принцесса, нагая, как пламя, и нависшая над ней грозовая туча, грозящая, как минимум, бурей: клубок разматывающейся пряжи, потрескивающий разрядами молний и стремительно приближающийся. Он застонал, Рамирес коротко хохотнул, и тут машина остановилась.
Дон попытался сбежать сразу, как только открылись дверцы: заехал головой в челюсть Гюнтеру и попробовал перебраться через Клаббо, пустив в ход локти и ногти. Удар, нанесенный Гюнтеру, произвел не больший эффект, чем тот, который получил в баре Киндер. Гигант ухватил Дона за пояс, и вдвоем с Клаббо они вышвырнули его из «кадиллака». Дон приземлился лицом в пыль, и громилы принялись небрежно обрабатывать его ребра и бедра ногами, пока у него не перехватило дыхание, и он не перестал кричать.
Киндер остановил избиение.
Гюнтер и Клаббо подняли Дона, протащили его в свете фар к поросшему мхом валуну и прислонили к нему. Дальше все происходило словно во сне — кто-то снял с него пиджак и рубашку; одним движением сдернул пояс и брюки; все это полетело в холщовую сумку, которую держал в руках Киндер. Дон не сопротивлялся, его руки и ноги были словно налиты свинцом, а сознание затуманено.
В этом состоянии полубреда он был далек от того, чтобы сопротивляться или обижаться.
— Что, продадите в рабство на галеры? — поинтересовался он, чем вызвал у всех усмешку.
Рамирес похлопал Дона по руке, следя за тем, чтобы не запачкаться в крови, которая хлестала у него из носа и сочилась из так и не затянувшейся раны от собачьего укуса. Собственные ноги и бедра казались Дону отбивной котлетой и выглядели не лучше, чем задняя часть оленьей туши после столкновения с автомобилем, но боль к этому времени уже почти притупилась. В густых кустах, окружавших их, стрекотали насекомые. Камни и гравий повсюду, смутные очертания утеса на самой границе светового луча, темный зев пещеры. На бледной поверхности скалы было нарисовано перевернутое распятие и грубый абрис головы дьявола, наряду с другими символами и глифами, значения которых Дон не знал.
— Это те самые руины?
— В Мексике полным-полно руин, — Киндер распрямился и передал сумку Клаббо. Клаббо прошел к машине и забросил сумку в салон. — И множество чудес. Мне очень жаль, compadre, но руин, о которых говорила твоя жена, не существует в природе. Я не мог привезти тебя в несуществующее место, поэтому я привез тебя сюда. Это Пещера Древних. Опасное, очень опасное место, если не знать дороги. Недалеко от входа находится провал. Совсем-совсем близко. Людям вроде тебя это может быть интересно. Это бездонная яма. Я не могу не задаться вопросом, возможна ли такая вещь, как бездонная яма. Пойдем проверим, а?
Дон мельком подумал о той панике, которая, по идее, должна была его охватить. Однако он чувствовал себя превосходно, словно воспарил на седьмое небо. Эти люди помогали ему, стремились удовлетворить любую его потребность, а сейчас ему хотелось продолжать парить в объятиях душистого бриза, ласкающего его влажную кожу. Из глубины одурманенного сознания выплыло лицо Мишель, смотревшей на него с нежным неодобрением, затем растаяло как дым и больше уже не беспокоило его. Его подняли и понесли на плечах, как героя футбольного матча. Рамирес шел впереди, освещая дорогу факелом, который он соорудил из палки и тряпок, и в этом призрачном красноватом свете демоны — или тени демонов — скакали по пятам за людьми, цепляясь за ботинки.
Время пути измерялось эонами, звезды стыли и каменели в небесах, и кровь в венах Дона прекратила свое течение. Когда тропа пошла вверх, Рамирес затянул песню. Они приблизились ко входу в пещеру, и, хотя Дон практически утратил способность двигаться и думать, его поразили ее размеры. Она зияла, как покрытая шипами пасть Уробороса, а песня Рамиреса рассказывала о смерти и жертвоприношении.
Они прошли внутрь и двинулись по тоннелю. Пол был песчаным, и под подошвами изредка похрустывали осколки бутылок — память о былых попойках. Они проследовали по извилистому боковому проходу и вышли в большой зал. С потолка свисали сталактиты, свет факелов заиграл на вкраплениях слюды и кварца. Хотя Дон не очень ясно воспринимал происходящее, зал показался ему древним и зловещим — киста в гранитном сухожилии горы. От страха свело желудок. Страх — его слабое место — удалось усмирить и приглушить тем наркотиком, который его компаньоны подсыпали ему в баре.
— Вот дерьмо, — сказал Дон, не обращаясь ни к кому конкретно.
Его уложили на каменную плиту с гладким желобом вдоль продольной оси и несколькими глубокими канавками снизу. Поверхность плиты была наклонена к краю ямы метра два шириной. Запах гниения поднимался из глубины.
Мужчины зажгли факелы на стенах, закрепленные на подставках из черненого железа. Затем разделись до пояса, облачились в маски демонов, зверей и зверодемонов и затянули зловещий напев, сопровождаемый звуками свирелей, цимбал и пронзительного улюлюканья, которые жутким эхом отражались от каменных стен — здешних дозорных и свидетелей множества убийств и сцен насилия, одаривавших их кровавыми дарами.
Клаббо и Гюнтер изображали каких-то демонических обезьян, Киндер был хищной птицей с желтым клювом, а Рамирес выступал в обличье чудовищной летучей мыши. Киндер вытащил из-за пазухи уродливый каменный кинжал и небрежно держал его перед собой, как нож для колки льда. Рамирес вооружился не менее пугающим каменным томагавком и бесстрашно выплясывал на краю ямы, размахивая горящим факелом, зажатым в другой руке.
Жуткая песня приближалась к кульминации. Дон попытался освободиться, попробовал согнуть руку, принять сидячее положение и убедился, что его конечности все еще были тяжелее свинца — бесчувственные, онемевшие обрубки. Он закрыл глаза и принялся ждать. Напев сменился странной убаюкивающей интерлюдией, которая длилась несколько секунд или минут, затем мелодия возобновилась, но стала более пронзительной и дисгармоничной. Когда Дон собрался с силами, чтобы приподнять веки, его взору открылось поразительное зрелище левитирующего Рамиреса, похожего на марионетку, которую сперва вздернули вверх, а потом оттащили задом наперед в мрачную глубь пещеры. Он жалобно вскрикнул, взмахнул факелом и исчез.
Дон не мог видеть остальных, слышал только их крики и завывания, которые рассеивались в разных направлениях. Однако акустика здесь была обманчива. На какое-то время Дон потерял сознание. Когда он очнулся, факелы потухли, зал погрузился во тьму. Он освободился от наркотического дурмана, опутывавшего его тело и сознание. Его трясло от холода и едва сдерживаемого животного ужаса — несколько жутких мгновений.
Кто-то прошептал:
— Позволь тьме ослепить тебя изнутри, Дон. Вершится страшное.
Через два дня его обнаружило какое-то семейство, направлявшееся на рынок, на дороге у небольшой южной деревеньки; обгоревший на солнце, он был весь в синяках и порезах, с раной на виске, полученной, вероятно, при падении с высоты. Он похудел килограммов на десять и балансировал на грани смерти. Мишель прибыла вместе с полицией и сотрудниками консульства США. Даже доктор Плимптон вылетел первым же рейсом и сидел в больничном коридоре, осыпая себя упреками, причину которых Дон в силу своего состояния понять не мог.