Корявое дерево

– Да. Мы приехали сюда сразу после того, как мама выгнала его вон. Это было здорово, по большей части. Мы гуляли и рыбачили каждый день после того, как у него проходило похмелье. Он рассказывал мне, о чем мечтал, когда был моложе, до того, как женился и у него родился я.

– И о чем же он мечтал?

Лицо Стига светлеет, словно мысли об этом приносят в его сердце радость. – О путешествиях, о том, чтобы самому построить яхту. Я помню, мы обратили внимание на то старое здание в гавани, выставленное на продажу. Мы говорили о том, чтобы купить его, подремонтировать немного.

– Но вы этого так и не сделали?

Стиг глухо смеется:

– Это здание продается до сих пор. Но мечтать о том, что мы будем с ним делать, было приятно. Я думал, что если здесь, на острове, мы вместе начнем какое-то дело, он, возможно, бросит пить. Не знаю – у меня было такое чувство, будто здесь, на Шебне, мы могли бы быть счастливы.

Странно, но Стиг был здесь, на острове, в то же время, что и я. Вероятно, я даже проходила мимо него и его отца, когда они гуляли. Я гляжу на огонь, вспоминая:

– Я тоже чудесно проводила здесь время, когда приезжала летом. Иногда с нами приезжал и папа, когда ему не надо было работать. Он называл Мормор невероятной оригиналкой, и они нередко развлекались, разыгрывая друг друга. В те времена даже мама часто смеялась и участвовала в этих шутках. Помню, Мормор как-то раз разбудила меня посреди ночи просто затем, чтобы устроить пикник под полуночным солнцем.

– Похоже, с ней было невозможно соскучиться.

– Это точно.

В печке прогорает полено, и вместе с язычками пламени стихает и наш разговор о Мормор.

Голос Стига тих:

– Я тебе раньше не признавался, но, когда я подслушал тех женщин в гавани, говоривших, что этот дом пустует, то почувствовал, что должен сюда прийти.

Я молчу, ожидая, чтобы он продолжил.

– Мои ноги словно сами привели меня сюда, причем я и сам не понимал почему. Когда я подошел к этому бревенчатому домику, на душе было так погано и из-за смерти отца, и из-за того, что у меня украли деньги, что я сел на ступеньку крыльца и заплакал.

Я протягиваю руку, чтобы приобнять его, но в это время он поднимает руки, дабы заправить волосы за уши, и наши пальцы так и не касаются друг друга.

– Это странно, но входная дверь была открыта, как будто дом хотел, чтобы я в него вошел.

Это было бы так похоже на Мормор – пригласить его зайти. Я судорожно вздыхаю, и на лице Стига отражается стыд.

– Извини, мне не стоило это говорить.

– Нет, дело не в этом. Так что же заставило тебя сбежать из дома?

Он ставит свою чашку на пол.

– Когда папа погиб, мама привела в наш дом этого идиота Эрика. Он вечно приставал ко мне, чтобы я постригся и смыл это безобразие со своего лица. Эрик говорил о папе как о каком-то ничтожестве – как будто он был буйным пьяницей и нам повезло, что мы от него избавились. И всякий раз, когда мы с Эриком ссорились, мама всегда вставала на его сторону. Однажды я нашел папино кожаное пальто в мусорном баке. Оно было усыпано очистками от селедки и картофельной кожурой. Мама знала, как много оно для меня значит, но она все равно позволила Эрику выкинуть его в мусор. У меня даже не было никакого плана, я просто уехал и в конце концов оказался здесь.

– А потом появилась я.

– Точно! – Стиг смеется. – Потом появилась ты и нагнала на меня такого страху!

Я откидываюсь на спинку дивана и складываю руки на груди.

– Значит, я выгляжу такой страшной?

Он качает головой и улыбается:

– Ты наставила на меня свой телефон так, словно это был пистолет. И так орала. Да, ты нагоняла страх! – Его голос снова становится серьезным: – Я чувствовал себя скверно, когда мне пришлось рассказать тебе про твою бабушку.

Раньше эта мысль не приходила мне в голову, но теперь я понимаю, что Стигу тогда тоже пришлось несладко. И стараюсь разрядить атмосферу:

– А потом я выгнала тебя из дома, и тебе пришлось мерзнуть в сарае.

– Как же мне повезло, что ты разрешила остаться!

Я показываю рукой на дневники:

– Повезло? Ты в этом уверен?

– В этом плане – не очень-то. Зато мне нравится быть с тобой.

Я кладу голову ему на плечо и задумчиво смотрю на огонь. Джемпер Стига содержит в себе страх и тревогу, но я чувствую в нем и довольство. Он наслаждается моим обществом, и ему со мной комфортно. По моей груди разливается тепло. Мысленно я дергаю за нитки, из которых связан джемпер, желая узнать побольше, но чем больше усилий я прилагаю, тем больше эти нити ускользают от меня. Это потому, что я стараюсь слишком уж сильно. И я, вздохнув, сдаюсь. Если я нравлюсь ему не просто как друг, то это чувство спрятано глубоко.

Я прижимаюсь к нему еще теснее и говорю себе, что все будет хорошо. Утром приедет мама, так что, как и сказал Стиг, нам просто нужно переждать эту ночь. Я пытаюсь не думать о тенях в углу комнаты. Что бы они собой ни представляли, это не может быть хуже того, что рыщет снаружи, и, по крайней мере, рядом со мной Стиг, и у меня есть он, а у него – я.

Несколько минут Стиг гладит мои волосы, затем его рука падает на диван. Я зеваю и закрываю глаза.




Когда я просыпаюсь, комната погружена в темноту. Должно быть, электрический свет в гостиной тоже вырубился. Пламя в печи погасло; единственный свет исходит от красных угольев, в которые превратились дрова. Гэндальф тихо рычит. Я вздрагиваю, тру свои руки у плеч, затем заглядываю за диван, чтобы посмотреть, на что именно глядит пес. Он виляет хвостом, и я велю ему замолчать.

Ветер стих, и в доме стоит гробовая тишина, ощущение почти такое, будто он затаил дыхание, ожидая, что что-то произойдет. Я бросаю взгляд на дверь. Если повезет, то, что рыскало снаружи, сейчас уже далеко отсюда и до него много миль, но все равно мысль об этой твари, рыщущей в темноте… Нет, я не хочу об этом думать.

Гэндальф начинает рычать опять, на сей раз громче. Что это на него нашло? Я тихо зову его, стараясь не разбудить Стига, затем протягиваю руку, чтобы погладить пса по голове. Но он пятится, шерсть на загривке стоит дыбом. Я смотрю туда, куда смотрит он, и теперь тоже это вижу – нечто глядит на меня с потолка.





Сонм лиц, полных отчаяния




Из теней на меня смотрит полное отчаяния лицо с темными глазами и длинными волнистыми волосами. У меня перехватывает дыхание, и по рукам бегут мурашки. Я вскрикиваю, и Стиг, вздрогнув, просыпается. Я показываю на потолок, и он смотрит вверх. Тени соединяются, образуя женский торс. От торса вниз отходят нити – похоже на тряпичную куклу, разодранную на клочки.

Стиг мотает головой, и вид у него растерянный. Я закрываю левый глаз ладонью, и потолок сразу снова начинает выглядеть нормальным. Когда же я отнимаю руку, тени сгущаются. Голова на потолке поворачивается, и темные глаза смотрят прямо в мои. Я ахаю и хватаюсь за руку Стига.

– Марта, в чем дело? Что там?

– Там, в тени, лицо, – шепчу я.

– Faen.

– Оно наблюдает за нами, – шиплю я.

Стиг вскакивает с дивана и пытается включить свет – ничего не выходит. Свет не работает во всем доме. Он хватает с буфета фонарик.

– И где оно сейчас? – спрашивает он, направив луч света на потолок. Женщина смотрит на меня и открывает рот в беззвучном крике. Стиг направляет на нее свет фонарика, и тени разбегаются в стороны, как тараканы.

От облегчения мои напрягшиеся плечи расслабляются.

– Оно исчезло.

– Ты в этом уверена?

Я оглядываю комнату, мое сердце колотится, но теперь вокруг ничего нет. Ни странных движений, ни жуткого лица. Должно быть, его прогнал свет.

Раздается низкий рык, и мы оба вздрагиваем. Гэндальф не отрываясь смотрит на чугунную дровяную печь, шерсть на его спине стоит дыбом. Мой голос звучит тихо и принужденно:

– Эй, дружок, что у тебя там? – Хвост Гэндальфа слегка дергается, но он так и не поворачивается ко мне.

На дверце печки виднеется еще одно лицо. Как будто кто-то, запертый внутри, выглядывает наружу. Оно медленно начинает растворяться, потом вдруг разом исчезает совсем, словно след ладони на стекле. Гэндальф скулит, когда на печной дверце появляется новый образ – на сей раз лицо, полное гнева, с губами, кривящимися от ярости.

– Что там? Что ты видишь? – В голосе Стига звучит напряжение.

Я пристально смотрю на печь и лихорадочно соображаю. Лица появляются в темных уголках, движение, которое я видела раньше, происходило в глубокой тени.

– Скорее, нам нужно больше света! Кажется, им легче образовываться в темноте.

Стиг бросается в кухню и зажигает несколько масляных ламп. Вернувшись, он отдает одну из них мне.

– А почему их не вижу я?

– Не знаю. Сама я могу видеть их только левым глазом, тем, который слеп.

Стиг смотрит на меня с недоумением.

Я бросаю взгляд в темный угол кухни, и меня пробирает дрожь. Еще вчера бревенчатый дом казался мне таким пустым без Мормор. Теперь же он полон призраков. Сколько еще лиц ждут своей очереди проявиться среди теней? В моем мозгу роятся мысли, от них начинает кружиться голова. Чего эти призраки хотят? Могут ли они дотронуться до нас или причинить нам вред?

Стиг еще раз щелкает выключателем – и опять ничего, потом начинает озираться по сторонам, точно загнанный зверь. Он берется за занавеску, хотя снаружи сейчас наверняка кромешная чернота, и рывком отодвигает ее. Со стекла на нас глядит сонм лиц, полных отчаяния. Я истошно кричу, а Гэндальф неистово лает.

Стиг отпускает занавеску.

– Что ты там увидела?

Я закрываю рот рукой. Их так много, и на всех написано такое страдание! Должно быть, они образовались на конденсате, так же как и то лицо на зеркале в ванной. Я пытаюсь заговорить, но слова вдруг сделались тяжелыми, словно камни.

– Марта, пожалуйста. Ты меня пугаешь.

Я загоняю свой страх в самый дальний уголок сознания.

– Там лица. Их десятки и десятки. Они были нагромождены друг на друга, словно… словно погребальный холм. Как на том рисунке.