Пробуждение

– Не перебивай, – сказал он, но, когда она взглянула на него несчастными глазами, он кивнул: – Ага, говорила, чуть не каждый день. – И похлопал ее по руке.

– Он сплюснутый на конце, – пояснила она нам с Джо.

– Надеюсь, ты на это не купилась, – сказал Дэвид мне.

Я покачала головой.

– Умница, – похвалил он, – сердце у тебя на месте. И остальное тоже, – сказал он Джо. – Мне нравится все округлое и упругое, чтобы выпирало. Анна, ты слишком много ешь.

Я мыла посуду, а Анна вытирала, как обычно. Неожиданно она сказала:

– Дэвид подлюга. Он один из самых подлючих типов, кого я знаю.

Я озадаченно взглянула на нее: ее голос царапал, как ногти, я никогда еще не слышала, чтобы она так говорила о Дэвиде.

– Почему? – поинтересовалась я. – Что случилось?

Он ничего не сказал за ланчем такого, что могло бы расстроить ее.

– Думаю, ты заметила, что он запал на тебя.

Она втянула губы и опустила уголки, став похожей на лягушку.

– Нет, – я была поражена. – С чего ты решила?

– Ну, эти его слова про твою задницу и чтобы все выпирало, – сказала она нервозно.

– Я думала, он дурачится.

Я действительно думала, что это просто такая привычка, как ковыряться в носу, только словесная.

– Дурачится, блин. Он уже поступал так со мной. Он вечно ведет себя так с другими женщинами в моем присутствии, он бы и приходовал их рядом со мной, если бы мог. Но он делает это где-то еще, а потом рассказывает мне.

– О-о… – мне такое не приходило в голову. – Зачем? То есть зачем он тебе рассказывает?

Анна поникла, ее полотенце обвисло.

– Он называет это честностью. Скотина. Когда я бешусь, он говорит, что я ревную и веду себя как собственница и что я не должна психовать из-за этого, он говорит, ревность – буржуазный пережиток, отголосок морали собственника, он считает, мы все должны быть свингерами и не скрывать этого. Но я говорю, что есть фундаментальные эмоции, если ты что-то чувствуешь, ты должен проявлять это, так? – Это было ее символом веры, и она пристально посмотрела на меня, требуя, чтобы я признала его или отвергла; но я не знала, что сказать, и промолчала. – Он делает вид, что не чувствует ничего такого, он крутой, – продолжила она, – но на самом деле он просто хочет показать мне, что может так вести себя и ему за это ничего не будет, я не могу помешать ему; все теории на этот счет – сплошное сраное дерьмо. – Она подняла голову, улыбаясь снова по-дружески. – Я подумала, нужно тебя предупредить, чтобы ты знала: если он прижмет тебя или что-то в этом роде, дело не столько в тебе, это все из-за меня на самом деле.

– Спасибо, – сказала я.

Мне было жаль, что она рассказала мне это; мне по-прежнему хотелось верить, что так называемый хороший брак реален для кого-то. Но с ее стороны это был добрый поступок, забота; я понимала, что сама на ее месте ничего бы не сказала другой, решила бы, пусть сама справляется. В такой заботе мне виделось что-то от зоопарка или приюта для умалишенных.





Глава двенадцатая




Ведро для мусора было полным; я вынесла его в огород, чтобы вылить грязную воду в канаву. Джо лежал на мостках один, лицом вниз; когда я подошла сполоснуть ведро, он не пошевелился. По дощатому настилу мимо меня прошла Анна в оранжевом бикини, она уже намазалась маслом для непременной солнечной ванны.

Вернувшись в домик, я убрала ведро под стойку. Рядом Дэвид рассматривал свою щетину в зеркале; он приобнял меня одной рукой и пробасил с креольским акцентом, изображая жиголо:

– Падем са мной в кабиньку.

– Не сейчас, – сказала я, – мне нужно поработать.

Он изобразил сожаление:

– Ну, что же, тогда в другой раз.

Я достала свой чемоданчик «Самсонит» и села за стол. Дэвид навис над моим плечом.

– А где старина Джо?

– На мостках, – ответила я.

– Он как будто не в своей тарелке, – заметил Дэвид. – Может, у него глисты; когда вернетесь в город, тебе надо показать его ветеринару. – И добавил через пару секунд: – Почему ты никогда не смеешься моим шуткам?

Он еще поторчал рядом со мной, пока я молча доставала кисточки и бумагу. Но наконец сказал:


– Что ж, природа зовет.

И вышел вальяжной походкой, словно актер водевиля со сцены.

Я плотнее закрутила колпачки на тюбиках с краской – я не собиралась работать: теперь, когда мне никто не мешал, я решила заняться поисками завещания, документа с печатью, на собственность. Поль был уверен, что отец мертв, и это лишало меня уверенности в собственной правоте. Возможно, с отцом разделалось ЦРУ, чтобы завладеть этой землей, – мистер Малмстром не внушал доверия; но это казалось бредом, нельзя же подозревать кого-то без всякой причины.

Я все перерыла под скамейкой у стены, прошлась по полкам, пошарила под кроватями, где хранились палатки. Отец мог положить бумаги в депозитную ячейку еще раньше, в городском банке, тогда я никогда их не найду. Еще он мог сжечь их. Так или иначе, здесь их не было.

Если только он не засунул их между страницами книги. Я взяла за корешок и потрясла Голдсмита и Бернса. Потом я подумала о его безумных рисунках, дававших надежду найти подсказку, что он еще жив. Я так и не просмотрела их все. В каком-то смысле было бы логично что-то спрятать именно в них; он всегда опирался на логику, а безумие лишь обнажает твою истинную сущность.

Сняв с полки стопку рисунков, я стала смотреть. Бумага была тонкой и мягкой, как рисовая. Сперва я увидела руки и рогатые фигуры, а в уголках были нацарапаны цифры, потом попался лист побольше, с месяцем с четырьмя палочками, торчащими вбок, с округлыми головками. Я расправила лист, повернула в соответствии с цифрами, и месяц превратился в лодку, а палочки с головками – в человечков. Меня обнадежило, что я могу разобраться в этом, найти какой-то смысл.

Но следующий рисунок меня озадачил. Существо с длинным телом змеи или рыбы; с четырьмя ногами или руками и хвостом, а на голове – два ветвящихся рога. По горизонтали изображение напоминало животное, вроде аллигатора; по вертикали – походило на человека, но только из-за расположения рук и смотрящих вперед глаз.

Полное помешательство. Я задумалась, когда же это началось; должно быть, его доконал снег и одиночество, он зашел слишком далеко; безумие проникает через глаза, когда черные холодные ночи в середине зимы чередуются с белыми днями, залитыми солнечным светом, все вокруг тает и вновь замерзает, принимая различные формы, и то же самое начинает твориться с твоим разумом. Он рисовал то, что видел, галлюцинации; или, возможно, таким он видел себя, тем, в кого превращался.

Я перевернула страницу. Но вместо рисунка вдруг увидела напечатанное письмо и быстро пробежала его глазами. Оно было адресовано отцу.

Уважаемый сэр!

Премного благодарен за присланные фотографии, кальки и соответствующую карту. Данный материал представляет большую ценность, и я включу часть его в мою грядущую работу по данному предмету, с Вашего разрешения и с подобающим указанием. Сведения о любых последующих открытиях, которые вы можете сделать, будут всячески приветствоваться.

Прилагаю копию одного из моих недавних исследований, которое Вы можете найти интересным.

Искренне Ваш…



Внизу стояла неразборчивая подпись и герб университета. К письму были прикреплены скрепкой полдюжины отксеренных страниц: «Наскальная живопись центрального шельфа, доктор Робин М. Гроув». На нескольких первых страницах были карты и графики со статистическими данными, я быстро просмотрела их. Завершали статью три коротких абзаца, озаглавленные: «Эстетические качества и возможное значение».



Данный вопрос подпадает под следующие категории: руки, абстрактные символы, люди, животные и мифологические существа. По своей манере, с этими удлиненными членами и предельной искаженностью, они напоминают детские рисунки. Статичная инертность составляет отчетливый контраст наскальным рисункам других культур, главным образом, европейским пещерным рисункам.

По вышеназванным чертам мы можем заключить, что создатели этих рисунков интересовались исключительно символическим значением в ущерб экспрессивности и форме. Так или иначе, мы можем только высказывать предположения относительно природы этого значения, учитывая отсутствие исторических источников. Опрошенные информаторы упоминали противоположные традиции. Некоторые уверяют, что места, где есть рисунки, являются обиталищами духов силы или оберегающих духов, что может объяснять обычай, до сих пор существующий в отдаленных областях, оставлять подношения в виде одежды и маленьких связок «молитвенных» палочек. Более убедительной выглядит теория, согласно которой эти рисунки связаны с практикой воздержания от пищи с целью получения имеющих реальное значение или пророческих сновидений.

Вызывает сомнения и применявшаяся техника. Эти рисунки, похоже, были выполнены либо пальцами, либо простейшей кистью. Превалирующий цвет – красный, с редкими вкраплениями белого и желтого; это может объясняться либо тем, что красный у индейцев является сакральным цветом, либо относительной доступностью окислов железа. Связующее вещество изучается; им может оказаться медвежий жир или птичьи яйца, а возможно, кровь или слюна.



Сухая академическая проза изменила многое – моя гипотеза рассыпалась в прах. Вот оно, решение, разъяснение: он никогда не упускал возможности объяснить свои действия.

Значит, эти рисунки не плод его фантазии, он просто их срисовал. Должно быть, это было для него чем-то вроде хобби на пенсии, он был неисправимый любитель и энтузиаст: если увлекся этими наскальными рисунками, то наверняка прочесал всю округу, снимая их своей камерой и заваливая письмами любого специалиста, которого ему случалось разыскать; стариковское заблуждение о своей полезности.

Я надавила пальцами на глаза – сильно, чтобы чернота вспыхнула буйным многоцветьем. Высвобождение, снова прилив красного, резкий, как боль. Секрет почти раскрылся, он никогда и не был секретом, это я его выдумала, так было проще. Мои глаза открылись, я стала складывать бумаги.

Вероятно, я понимала это с самого начала и мне не нужно было ничего выяснять. Это убило его. Теперь у меня было неоспоримое доказательство его здравомыслия и, следовательно, смерти. Облегчение, скорбь – я должна была ощутить одно или другое. Пустота, разочарование: безумцы могут вернуться, куда бы они ни забрели в поисках убежища, но мертвые не могут, им нельзя. Я попыталась вспомнить его, нарисовать в уме его лицо, каким он был при жизни, но не смогла; все, что я сумела увидеть, – это карточки, с помощью которых он тестировал нас: 3 x 9 =? Теперь он стал чем-то вроде этого недостающего числа, нулем, знаком вопроса на месте отсутствующего ответа. Неизвестным качеством. Как это в его духе. Все нужно измерить.

Я сидела, уставившись на рисунки в обрамлении моих рук, параллельно лежавших на столе. Снова заметив их, я почувствовала: остался пробел, что-то неучтенное, что-то, оставленное за бортом.

Я расправила на столе первые шесть листов и рассмотрела их, задействуя то, что принято называть интеллектом, отключив все постороннее. Очевидно, эти заметки и цифры скрывали код местоположения, словно это была загадка, которую он оставил мне, арифметическая задача; он учил нас арифметике, а мама учила читать и писать. Геометрия: первое, что я усвоила, это как рисовать цветы с помощью компаса, словно кислотные узоры. Когда-то считалось, что таким образом можно увидеть Бога, но все, что я видела, – это пейзажи и геометрические формы; с таким же успехом можно было верить, что Бог – это гора или круг. Отец говорил, что Иисус – историческая фигура, а Бог – суеверие, а суеверие – то, чего не существует. Если сказать своим детям, что Бога не существует, это заставит их поверить в то, что ты сам бог, но что произойдет, когда они поймут, что ты все-таки человек, что ты состаришься и умрешь? Воскрешение – это как с растениями: Иисус Христос сегодня восстает – так поют в воскресной школе, празднуя цветение нарциссов; но люди не луковицы, как объяснял отец, они остаются под землей.

Цифры составляли систему, игру; я сыграю в нее с ним, чтобы он казался не таким мертвым. Разложив листы в ряд, я сличила заметки – тщательно, словно ювелир.

На одном из рисунков с очередной рогатой фигурой я наконец разглядела подсказку, узнав название – Озеро белых берез, куда мы ходили ловить мелкую рыбешку, отделенное от основного озера переправой. Я зашла в комнату Дэвида и Анны, где к стене была приколота карта. На мысу стоял маленький красный крестик с цифрой, совпадающей с цифрой на рисунке. Название на карте было другим, «Lac des Verges Blanches»[25], правительство переводило все английские названия на французский, хотя индейские оставались без изменений. Тут и там были разбросаны и другие крестики, как на карте сокровищ.

Мне захотелось пойти туда и проверить, сравнить рисунки с особенностями местности; тогда я бы уверилась, что все сделала правильно. Я могла бы устроить это под видом рыбалки, Дэвид так ничего и не поймал после того раза, хотя пытался. У нас будет время выбраться туда и вернуться, и еще останется два дня.

Я услышала голос Анны – она что-то напевала, приближаясь к дому, но замолкла при подъеме по лестнице. Я вышла в общую комнату.

– Привет, – сказала Анна. – Похоже, что я обгорела?

Она порозовела, как будто ее ошпарили водой, из-под краев оранжевого купальника выглядывала белая кожа, а шея служила своеобразным разделителем цвета между телом и лицом с нанесенным макияжем.

– Немножко, – сказала я.

– Слушай, – произнесла она, и в ее голосе появилась озабоченность, – что такое с Джо? Я была на мостках, рядом с ним, и он не сказал ни единого слова.

– Он неразговорчивый, – напомнила я.

– Знаю, но тут другое. Он просто лежал там.

Она давила на меня, требуя ответов.