Зима

Не было никакого масла.

Ну, одно-то яйцо было. Она купила шесть, но это было больше двух месяцев назад.

Если девушка съела это яйцо, то она умрет, причем в муках, причем очень скоро, от пищевого отравления.

Можно ли от пищевого отравления потерять сознание?

Что, если девушка лежит без сознания на полу кухни, в луже собственных извержений?

Колокол на деревенской церкви пробил полночь.

Опять?

Скорее.

София встала и спустилась вниз.

Девушка на кухне не умерла и не потеряла сознания. С ней все было в порядке. Она подняла голову, когда София открыла дверь.

— Ой, привет, — сказала она.

— Вам хоть дурно? — сказала София.

— Дурно? — сказала она. — Нет, мне очень хорошо, спасибо. У меня все нормально, лучше обычного.

— Я уже второй раз спускаюсь вниз или только первый? — сказала София.

— Второй, — ответила девушка.

— А вы Шарлотта, — сказала София.

— Я Шарлотта и приехала сюда на рождественский уик-энд, — сказала девушка.

— Как ваша фамилия, Шарлотта? — сказала София.

— Мм, — сказала девушка.

Она озадаченно посмотрела на Софию, а потом сказала:

— Бейн.

— Шотландская фамилия, — сказала София.

— Как скажете, — сказала Шарлотта Бейн.

— Но вы не шотландка. Откуда вы родом? — спросила София.

Шарлотта Бейн слегка усмехнулась.

— Попробуйте угадать, — сказала она. — Если угадаете верно, я дам вам… давайте поспорим на деньги — я дам вам тысячу фунтов.

— Я не играю в азартные игры, — сказала София.

— Вы очень мудрая женщина, — сказала Шарлотта Бейн.

— Вы не англичанка, это слышно по вашей речи, — сказала София. — Мой родной отец впитал на войне неискоренимую ненависть к людям из некоторых других стран.

— На какой войне? — сказала Шарлотта Бейн.

— Не будьте такой бестолковой, — сказала София. — На Войне. Второй мировой. Она расставила акценты в его жизни. Если по телевизору или по радио говорили на другом языке или по-английски с определенным акцентом или если в комнату, где он находился, входил кто-нибудь из той страны, которой он брезговал, он сразу выходил из комнаты. Он ненавидел немцев. Французов он ненавидел за коллаборационизм. Даже просто услышав пение определенного певца, он впадал в ярость. Потом, после войны, он работал в сфере финансов. Это вселило в него менее логичную, но столь же яростную ненависть к целому ряду народов и национальностей. Сама-то я принадлежу к более прогрессивному поколению и признáю вас, раз уж вы подруга Артура, точно такой же англичанкой, как и я сама.

— Спасибо, — сказала Шарлотта Бейн. — Но я не… англичанка.

— Для меня — англичанка, — сказала София (и подняла руку вверх, пресекая дальнейшие возражения). — Теперь. Скажите мне. Как вы познакомились с моим сыном?

— Уверена, ваш сын уже утомил вас этой историей, — сказала Шарлотта Бейн.

— Я прошу вас утомить меня ею, — сказала София.

— А. Хорошо. Ладно. Сейчас. Я познакомилась с ним на автобусной остановке, — сказала Шарлотта Бейн. — Я сидела на остановке в свой выходной, а он подошел и заговорил со мной. Мы пошли выпить кофе. Он купил мне поесть.

— И сколько вы уже знакомы? — сказала София.


— Я еще чувствую новизну, — сказала Шарлотта Бейн. — Всего пару дней.

— Вы на кухне и не спите в постели из-за того, что я велела вам спать в сарае? — сказала София. — Если да, то я отменяю свой указ и милости прошу вас спать в доме.

— Вовсе нет, — сказала Шарлотта Бейн. — Я не так уж сильно устала — я поспала в поезде по дороге сюда. Да мы и не ложились спать — ждали вашу сестру. Мы постелили постели — надеюсь, все нормально, я нашла белье в шкафчике в коридоре на втором этаже. А потом мне захотелось чего-нибудь съесть, после чего совсем расхотелось спать: я упустила момент, когда обычно засыпаю, а здесь, у этой большой плиты, было так уютно и тепло, да еще пела птичка, я слышала ее сквозь стекло, что я просто сидела и слушала и даже забыла про сон.

— Вы что? Мою что? — сказала София.

— Про сон. Забыла про сон, — сказала Шарлотта Бейн.

— Вы не ложились спать, потому что ждали кого? — сказала София.

— Вашу сестру, — сказала Шарлотта Бейн.

— В этом доме? — сказала София.

— Да, — сказала Шарлотта Бейн.

— Здесь? Сейчас? — сказала София.

— Она устала, — сказала Шарлотта Бейн. — Она приехала где-то без четверти три, долго откуда-то добиралась и сразу вырубилась, а мы всё спрятали, и потом ваш сын тоже лег спать.

— Всё, — сказала София.

Шарлотта Бейн пересекла комнату и открыла холодильник.

Он был забит едой, словно холодильник в каком-то другом доме, в рекламе или в фильме о повседневной жизни идеальной семьи. Пестрота, свежесть, изобилие продуктов шокировали.

— Боже, — сказала София. — Только этого не хватало.



София, снова лежавшая в постели рядом с головой, услышала, как церковный колокол пробил двенадцать.

Опять.

София вздохнула.

Если, конечно, сейчас не совсем другое Рождество. Так и есть, сегодня Рождество 1977 года, воскресенье, но то, что сегодня Рождество, похоже, не имеет никакого значения для людей в этом большом старом доме-развалюхе в Корнуолле, где ее сестра Айрис не живет, поскольку Айрис и эта кучка иностранцев и тунеядцев никому не платят за аренду, а вписывается (более точного слова не подобрать), хотя ее сестра Айрис старовата для того, чтобы жить как студентка, ведь через три года ей стукнет сороковник.

Ее сестра Айрис ничего не понимает в жизни. София думает о том, как их мать, когда Айрис работала на заправке, говорила всем, кто спрашивал, как дела у дочерей, что у Айрис хорошая должность в нефтяной компании.

Сегодня Рождество, но оно ничем не похоже на Рождество. Их матери тоже было бы неприятно. Сегодня могло быть просто воскресенье, любое старое воскресенье. Нет, даже особенной воскресной атмосферы нет. Это мог быть любой день недели: понедельник, вторник, среда…

Нет. Даже этого нет. Больше похоже на никакой день.

Единственным способом узнать, единственным намеком на то, что сегодня Рождество или какой-то другой особенный день, если бы, например, инопланетяне действительно существовали и ты был инопланетянином и приземлился в космическом корабле на (поразительно большом) участке возле этой (конечно, когда-то очень красивой, как говорится, просторной, предположительно родовой) усадьбы с ее (у черта на рогах) деревенским расположением, был включенный телевизор, а там на Би-би-си — более рождественский, чем обычно, карусельный мир, да еще тот факт, что по телевизору прямо сейчас, в обеденное время, крутят «Национальный бархат»[20].

Впрочем, ничто не предвещает, что здесь будут подавать что-то вроде рождественского обеда. Наверное, Рождество — это слишком буржуазно. К тому же двое из этих (бог знает скольких, на вид пятидесяти, но, по правде говоря, ближе к пятнадцати) отщепенцев, с которыми живет теперь Айрис, спят на двух старых кушетках, и, возможно, они здесь со вчерашнего вечера, всю ночь не ложились на кровать, не снимали одежду и не делали ничего из того, что делают нормальные люди, а вместо этого просто уснули там, где были, и еще не проснулись.

Так что если бы даже София захотела сесть и посмотреть рождественским утром успокаивающую старую классику вроде этой, тем более в это Рождество, когда ее отец укатил на хрен в Новую Зеландию, а ее мать на хрен померла, то сесть можно было бы только на твердый стул с кривыми ножками.

Коммуна.

Сквот. Смотри, мыши нагадили вон там, на полу.

Этически-альтернативная анархистская жизнь.

Слабое оправдание для жизни безответственной. Нелегальный, грязный, хиппово-похмельный, псевдоромантический сквот. Но хоть кому-то хватило ума наладить генератор, так что электричество есть, «за что премного благодарен» (Гамлет), ведь холод собачий и у Софии тоскливо на душе. Впрочем, на одном из живущих здесь мужчин (кажется, его зовут Пол) очень интересная на вид китайская хлопчатобумажная стеганая куртка в темную полоску. Айрис, которую все соседи по квартире зовут Айр, видела вчера, как София взяла эту куртку с одного из столов, куда они складывают верхнюю одежду, в заброшенной оранжерее при доме и, вывернув ее наизнанку, поискала у швов бирку, но так ее и не нашла.

— Кажись, Пол, ты только что подбросил моей сестре-вундеркинду рыночную идейку на будущий год, — сказала Айрис и обняла Софию.

— Это Соф, — сказала она сквозь сигаретный дым целой комнате людей, когда приехала София. — Какую комнату хочешь, Соф?

Судя по всему, в доме шестнадцать спален, хотя в некоторых из них есть дырки в потолке, а в одной живут птицы, которые залетают сквозь дырку в черепице и устраиваются там на зиму, а у живущих здесь людей нет собственных комнат — они сами выбирают, в какой им сегодня ночевать.

— Только не ту с дырой в потолке, спасибо, — сказала София, и все в комнате рассмеялись. В кухне было полно народу; кто-то подвинулся на скамье за столом, чтобы она могла сесть и присоединиться к разговору.

Они говорили о местности в Италии, где крестьянин, работая во дворе, однажды увидел, как его кошка просто взяла и упала на бок. Когда он подошел посмотреть, что она делает, то обнаружил, что кошка умерла. Он подобрал ее. Хвост отвалился.

София рассмеялась. Она просто не могла удержаться от хохота, представив кошку, у которой отвалился хвост.

Больше никто не засмеялся. Все повернулись и посмотрели на нее. Она перестала смеяться.

Кошка умерла, потому что в прошлом году на фабрике рядом с фермой лопнул клапан и наружу вытекло облако химикалий, которые производились на фабрике, и поскольку это место славилось своей мебелью, бедствие продолжалось уже много месяцев, потому что никто в мире не хотел покупать мебель, изготовленную в этом месте, опасаясь, что древесина отравлена. Никто там даже не узнал об утечке, пока с деревьев не опали все листья, словно наступила зима, хотя стоял июль, и птицы замертво падали с неба, а кошки, кролики и другие небольшие животные скоропостижно умирали. Потом местные жители начали отводить детей в больницу, потому что их лица покрывались сыпью и прыщами. Но владельцы фабрики так и не сообщили об утечке властям. Поэтому яд висел в воздухе несколько недель, прежде чем власти прислали войска, чтобы эвакуировать один из городков, пострадавших от утечки, и жителям пришлось оставить в домах все свое имущество, что, наверное, было ужасно, поскольку дома были затем снесены бульдозерами и похоронены под огромной грудой земли, а людям запретили есть салат и фрукты, выращенные в этих краях. Теперь никто из живущих там не знал, болен он или нет, и множество скота было уничтожено, а власти предупредили местных жителей, чтобы те даже не пытались заводить детей.